Сочинения в 2 томах. Том 2. Сердца моего боль - Страница 101

101

У него сидит однокурсник со странным именем Ричард (придумают же в России русскому такое имя), блондин, в очках, хромает, якобы окончил филологический факультет Львовского университета. Неглуп, намного проще Гошки, восторженный.

Со смехом рассказывают о своих сценариях. Приглашают на просмотры в фильмотеку. Надо будет как-нибудь съездить.

И опять в разговоре о международном положении Ричард оценивает его как «предгрозовое».

Июль — Давно не писал дневник, хотел продолжить еще весной, но как-то ничего не вышло. А писать надо систематически: дневник бесценная вещь для человека пишущего.

24 июня сдавал зачет по истории СССР слепому преподавателю Степану Михайловичу Сидельникову. Он принимает с секретаршей, которую студенты за строгий надзор недолюбливают: «в первом семестре была рыженькая, вот та хорошая». Списывать и шпаргалить стыдно у слепого преподавателя, а ведь грешным делом и я заглядывал в учебник и даже был пойман на этом секретаршей.

А знания у сдающих слабенькие. Меня Сидельников спрашивает мало и относится с уважением. Я давал читать ему Гудериана и другие книжонки. Его более всего интересует период империализма, очевидно для докторской диссертации. Поражаешься его силе воли — слепой, а работает, читает (как??) и пишет.

Сдал зачет, на душе легко и в то же время какая-то пустота. Идешь к цели, а когда достигаешь ее, словно опустошен и снова нужна цель.

Дома получил письмо от Трофима Зануды — стареет дед, жалуется на трудности, хата разваливается, намекает, если захочу к ним приехать, помочь с ремонтом. Вспомнил, как интеллигентнейшая Ц.Е. в 1950 году, когда я обсуждал с ней, чем заняться в жизни, советовала мне поехать в колхоз. Я бы, кстати, в колхозе не пропал: деревню я знаю, жил в ней, дед и бабушка многому меня научили — свободно отличаю чресседельник от подбрюшника, доенку от обычного ведра. Могу быть ездовым или просто рабочим. Нет, не пропал бы я в деревне, это вам не изнеженный сыночек Мулька.

Вот как раз наступило такое время, когда надо немного отключить мозги и размяться физически в деревне.

Август — 28 июля уезжаю на Украину. Поезд № 22 Москва — Одесса пассажирский, тихоходный, вагон старый, грязный, в хвосте состава. Не ожидал. На вокзал приезжаю без продуктов; перед самым отходом покупаю плавленые сырки и пирожки с рисом.

Мои попутчики: Леня, одессит-архитектор и мать с дочкой. Леня — высокий худощавый шатен, слабого здоровья и телосложения. Работает в конструкторском бюро авиационной промышленности, одновременно учится в вечернем институте. Наивен и малоразвит во всем, что не касается его специальности. Очевидно, любимый и единственный сын; в дорогу обильно снабжен различной снедью.

Одессит-архитектор — пожилой еврей, толстый, с уродливым (картошкой) носом. Уроженец откуда-то из-под Брянска. Живет в Одессе с дочерью, зятем и внучкой (жена умерла от рака после войны). Возвращается из отпуска с Рижского взморья. Необщительный, некомпанейский и эгоистичный человек. Жалуется на дорожные неудобства. Неприятен.

Мать с дочкой. Жена какого-то берегового моряка (портового рабочего) с Южного Сахалина. Общительная, полная и со многими болезнями (астма, сердце). Жила во Владивостоке, Одессе, Батуми. Много читает: как объясняет, на Сахалине это единственное доступное развлечение.

Дочь — Маня, здоровая девушка с крупными чертами лица, некрасивая, учится в Политехническом институте во Владивостоке, живет в общежитии. Едут к родственникам.

В Кировограде провел два дня, навестил памятные места, старых и новых знакомых и — в Арнаутовку к Трофиму Зануде, которого знал с 1943 года. Во время войны у него погибли двое сыновей-подростков: когда наши танки ворвались в Кировоград, они сели на машины, чтобы показать дорогу, и были убиты.

Хатка Трофима требовала ремонта — текла крыша. Он решил покрыть ее кровельным железом. Я вызвался ему помочь, а ехать надо было в Днепропетровск.

К восьми часам утра еду на вокзал. Дед уже стоит в очереди за билетами, и довольно далеко. Когда начинают продавать билеты, то, конечно, появляются военнослужащие с какими-то талонами, матери с детьми и без детей, инвалиды и люди просто без совести. Наконец билеты взяты, правда, в вагон, который идет только до Знаменки. Садимся, понятно, в другой вагон, причем дед навязчиво шепчет проводнику: «Мы уплатили! Мы уплатили!»

В вагоне теснота, люди стоят даже в проходе. Дед платит проводнику, и со Знаменки я являюсь обладателем средней полки, а дед — места внизу. Публика в купе и в вагоне малоинтересная, запоминается девушка-одесситка, работающая учительницей в Макеевке, и высокий блондин, механик районной электростанции под Одессой. Отец девушки погиб при обороне Одессы, где сейчас живут мать и бабушка; работать и жить вне Одессы ей, конечно, не по нутру, и она не скрывает этого.

На остановках вылезаю освежиться, дед же твердо держится за место. Проводники — молодые ребята, очевидно, считают, что вагон резиновый: сажают на каждой станции, понятно, небескорыстно.

В Днепропетровск приезжаем в шестом часу вечера. Жарко. Идем пешком до базара, дед показывает лавки, где продается железо, покупаем маленькие арбузы и отправляемся в Дом колхозника. В гостинице Дома колхозника висят две грамоты (от ДСО «Труд» и «Колхозник») за культурное обслуживание. Но в гостиницу этого заведения нам попасть не удается, да и колхозниками здесь вовсе не пахнет. Сворачиваем во двор и устраиваемся в общежитии. Это две громадные комнаты, уставленные кроватями. Относительно чисто. Я иду в душ с соседом, молодым парнем из Сталинской области. Он участник и инвалид войны — перебиты левая рука и правая щиколотка. На войне погибли его отец и три брата, живет с матерью. Женился, но разошелся, якобы из-за тещи.

101