Сочинения в 2 томах. Том 2. Сердца моего боль - Страница 259

259

— Во время доклада, Василий, не мямли, как брюхатая баба… Руби дружно, в такт, с расстановкой… Головой не верти и к пустой голове руку не приставляй… Гляди весело и прямо в глаза… Ноги прямые и плотно сдвинуты: носок к носку, каблук к каблуку, колено к колену. Перед начальством не переступай с ноги на ногу и не выделывай антраша — что такое «выделывать антраша», я не представлял, только ощущал, что для офицера оно означает что-то неприличное. — К начальству подходи на прямых ногах, четко печатая шаг, а не как корова на корде…

Я еще не закончил, только начал докладывать, как почувствовал, что командующий чем-то возмущен. Лицо его исказилось негодованием, он буквально задохнулся и спустя мгновение в ярости закричал:

— Отставить!!! Ты что — жертва аборта?!! На пятом месяце из мамочки вывалился?!!

Это было оскорбительно и несправедливо. Я не был недоноском, а даже наоборот — весил при рождении двенадцать фунтов, и волос, как рассказывала мать, на голове у меня было не меньше, чем у годовалого ребенка. Уже в зрелом возрасте я пришел к выводу, что, очевидно, еще в утробе матери интуитивно чувствовал, что меня ничего хорошего в жизни не ждет, и не спешил, не торопился на свет божий.

Как и в других случаях, когда жизнь внезапно и неожиданно, незаслуженно и необоснованно ставила меня на четыре кости или когда меня несправедливо, но грубо и злобно ругало начальство, у меня сразу возникло неприятное ощущение в животе и чуть ниже, и, хотя я не мог сообразить, в чем дело, за что, я собрался с силами и пробормотал:

— Виноват, товарищ генерал армии…

— Ма-а-ал-чать!!! — закричал он так оглушительно, что я вздрогнул. — Ты что, дубина, ослеп? — Бешенство душило его; выкатывая ставшие страшными глаза, властнолицый добавил: — Долбо..!!! — и, вытягиваясь перед стоящим справа от него невысоким человеком, с черными усиками на невыразительном, бесстрастном лице, уже без крика, но громким, возбужденным голосом доложил: — Товарищ генерал, это провокация!

Я уже сообразил, что произошло: принял за командующего кого-то другого, а он, поворотясь к стоявшему сзади командиру бригады, жестким тоном спросил:

— Полковник, он что у вас, пьян или больной на голову? Объясните! Какой дурак доверил ему роту?

Как оказалось, генерала армии Пуркаева среди приехавших сюда на берег к ротному участку в этот час не было, хотя двое генералов находились. А принял я за командующего округом начальника отдела боевой подготовки, по званию — полковника. Но вины моей в том не было: они прибыли на Чукотку с Южного Сахалина в добротных генеральских и полковничьих фуражках и, чтобы не попортить их под мокрыми капюшонами, им вместе с плащ-накидками выдали со склада одинаковые офицерские шапки-ушанки — температура в этот дождливый день была около нуля, — так что никаких знаков или признаков различия на виду не было.

Почему полковник на мое к нему обращение как к генералу армии отреагировал с такой яростью и почему расценил мою ошибку как провокацию, я не понял, и так и не узнал — не за капитана же или за майора я его принял.

3. Подполковник Македон

Наутро выяснилось, что, когда генерал Пуркаев и еще десяток прибывших с ним из штаба округа генералов и полковников осматривали расположение бригады, случился неприятный инцидент.

Поскольку командир бригады после контузии заикался и недостаток этот в присутствии начальства усиливался, начальник политотдела был человек новый, а зампострой — косноязычен, вышло так, что пояснения Военному Совету в основном давал заместитель командира бригады по тылу подполковник Македон, красивый и представительный офицер, с быстрой и бойкой речью; как поговаривали, в молодости он служил конферансье в Ростове, откуда был родом.

Показывая высокому начальству жилые и служебные землянки, утепленные на дощатых каркасах палатки, капониры-аппарели с боевой и транспортной техникой, укрытые двойными брезентами штабеля с продовольствием, склады, неприкосновенный запас угля и другое бригадное хозяйство, он говорил: «Мы построили… Нами отрыто… Мы соорудили… Нами запасено… Мы заложили… Нами заготовлено…»

— Кто вы такой? — поворачиваясь к нему, вдруг резко и настороженно спросил командующий.

— Заместитель командира бригады по тылу подполковник Македон!

Как рассказывали потом очевидцы, Пуркаев с ненавистью посмотрел на Македона и, указывая на него генералам и полковникам, зло вскричал:

— Вот из-за таких мерзавцев-златоустов в сорок третьем году товарищ Сталин отстранил меня от командования фронтом!

Он резко повернулся и, не оглядываясь на сопровождавших его лиц, быстро пошел к машине.

Позднее со слов одного майора, воевавшего под Великими Луками, стало известно, что генерал Пуркаев в апреле сорок третьего года за перебои в снабжении войск продовольствием и фуражом во время весенней распутицы действительно был отстранен от командования Калининским фронтом, а несколько непосредственно повинных в том офицеров и генералов попали под суд трибунала. Так, фактически из-за интендантов, он угодил под колесо истории и был отправлен на Дальний Восток, что для боевого генерала во время войны было равнозначно ссылке. И если его однокашники и генералы его поколения за два последующих года победного наступления на западе многажды награждались, стали знаменитыми полководцами, маршалами, Героями и дважды Героями Советского Союза, он все это время провел в глубоком тылу в Хабаровске, в роли безвестного военачальника, и очередное воинское звание — «генерал армии» — получил с отсрочкой более чем на год.

259