— Ты что, взводный? — тихо спросила она.
— Почему?.. Командир отдельной разведроты.
— Разведроты? — удивленно протянула она, поворотясь и заглядывая мне в лицо. — Сколько же тебе?
— Двадцать два, — ответил я, покраснев от того, что прибавил себе три года, хотел пять, но удержался, опасаясь, что она не поверит. Я просто не мог не прибавить, так меня задело то, что она приняла меня за желторотого Ваньку-взводного, хотя я воевал около трех лет, последние четыре месяца командовал ротой и по весьма коротким срокам жизни на войне уже считался в дивизии старослужащим, иначе — ветераном.
Вскоре появились еще двое запаздывающих гостей: капитан медслужбы, хирург, плешивый грузин Чахадзе и серьезная монументальная женщина, на форменном платье которой я отметил колодки четырех медалей, в том числе «За боевые заслуги».
Володька мне вскользь говорил о ней — старшая операционная медсестра госпиталя, Галина Васильевна. Она мастер спорта и до войны была чемпионкой страны по толканию ядра.
— Ну, Компот, смотри в оба, чтобы «мамочка» не взяла тебя на буксир. Так что если вмажет…
При виде грузина Натали на глазах внезапно оживляется, активно ухаживает за ним и кокетничает, не бросив потом даже ни единого взгляда в мою сторону.
— Прозит! — отвечал грузин, чокаясь с Натали, заглядывая в ее раскрасневшееся лицо и целуя ей руку. Ей нравились внимание и ухаживания капитана.
Всем, кроме меня, было весело. Они ели мои тушенку и рис (все трофейное я считал своим, и не без основания), пили мое вино — я дал Володьке шесть бутылок, с удовольствием слушали подаренные мною пластинки. Я не претендовал на какую-то благодарность, но доконало меня галантное, церемонное приглашение грузином Натали на танец.
Натали уходила от меня, так и не подойдя…
К этому времени исподволь я с вниманием ее разглядел и нашел во внешности изъяны и недостатки, отчего мне стало несколько легче: коротковатая, чуть вздернутая верхняя губа; широкие плечи, во всяком случае, шире бедер, что, по моему убеждению, всегда было недостатком в женской фигуре, большая грудь, что никак не соответствовало идеалу, поскольку у жен офицеров — я знал это точно — «небольшие груди должны торчать вперед, как пулеметы». Небольшие!
«И нет в ней ничего хорошего... — убеждал я самого себя, и это меня в некоторой степени утешало. — Обыкновенная женщина! Манерная, жеманная и к тому же дура, наверно, набитая!.. Давалка госпитальная...» — внушал я самому себе, и мне становилось немного легче.
Но чувство обиды не умалялось — зачем я сюда приехал?
Если бы я был старше, то, наверно бы, так не расстроился. Наташе было лет двадцать пять, а мне — всего девятнадцать, я еще не имел внешности, вида зрелого мужчины и, несмотря на свое звание и ордена, очевидно, показался ей мальчишкой. Я запомнил, что, представляя меня, Володька подчеркнул: «Командир отдельной разведроты», он сделал это, несомненно, чтобы поднять меня в глазах Натали, но и это, очевидно, не помогло.
В расстроенных чувствах, сбитый с толку, я вышел в палисадник. Была теплая майская ночь, где-то вдали патефон играл фокстрот, а из дома доносилось шарканье ног по полу — там продолжали танцевать.
Володька, издали правильно оценив ситуацию, вышел вслед за мной, решив меня утешить.
— Мужайся, Компот, не падай духом! Надо смотреть правде в глаза. Такие, как ты, не пользуются успехом у женщин. Таких, как ты, бабы бросают на ржавые гвозди. Самым чувствительным местом!
— За что?! — жалобно спросил я, совершенно раздавленный Володькиным откровением. Впрочем, я и сам понимал, что не произвожу на женщин впечатления, не представляю для них интереса: они, как правило, не обращали на меня внимания. — Таких, как я... А какой я?
— Чем-то не соответствуешь, — озабоченно сказал Володька. — В этом надо разобраться. И мы это сделаем. Я сам этим займусь, — пообещал он. — Прорвемся! Но не сегодня. А сейчас не подавай виду! Держи фасон, мол, аллес нормалес! Настоящий офицер не вешает нос из-за женщины! Если называть вещи своими именами, она всего-навсего самка! Это тебе не боевое знамя и не честь мундира! Таких Наташ в твоей жизни еще будет полмиллиона — раком до Владивостока не переставишь, даже если ставить по две на одну шпалу! И что она нашла в этом нестроевом капитанишке и на кой черт ей этот лысый немолодой мужик? — с удивлением проговорил он. — А ты держи хвост пистолетом! Возьми себя в руки и приходи!
Подбадривая, он похлопал меня по плечу и ушел в дом.
Я должен был держать хвост пистолетом, надо было держать фасон, а мне от обиды и несправедливости хотелось заплакать, слезы обиды и несправедливости душили меня.
За что?!
Подполковник был из Карлхорста, предместья Берлина, которое в войсках именовали по-русски — Карловкой. Там, в Карловке, менее трех недель назад был подписан акт капитуляции Германии, по слухам там якобы сейчас находился штаб фронта, и будто бы туда тайно, с соблюдением всех мер предосторожности, прибыл товарищ Сталин, чтобы лично руководить розыском Гитлера, хотя последний, как были убеждены цивильные немцы, скрылся в Латинской Америке или в Японии, чтобы, выждав подходящий момент, вернуться в Германию и овладеть ситуацией.
С фужером в руке, полным водки, Алексей Семенович поднялся, напыжась обвел строгим взглядом сидевших за столом, выждал, пока воцарилась тишина, и веско, громким командным голосом заговорил: