Сочинения в 2 томах. Том 2. Сердца моего боль - Страница 225

225

В безрадостном раздумье я стоял у ограды памятника. Метрах в сорока по правой стороне улочки находился небольшой гараж, где мною был оставлен мотоцикл; рядом, в том же палисаде, светилась застекленная, заросшая по краям вьющейся зеленью веранда — там, за круглым столом, под оранжевым, низко висящим абажуром играл в преферанс Арнаутов. Я знал — видел трижды — его неизменных партнеров: военного прокурора дивизии майора Булаховского и двух госпитальных медиков — пожилого, седоватого подполковника с костистым лицом и капитана, тоже немолодого, лет сорока, курносого, румяного, с короткими рыжими волосами на круглой, как шар, голове.

Стрелки на светящемся циферблате показывали без нескольких минут двенадцать, еще часа два, а может, и три надо было кантоваться в этом злополучном Левендорфе, ожидая, когда освободится Арнаутов. Часа два как минимум: я знал, что он мог просиживать за преферансом и до рассвета.

После выпитого спирта и нервного напряжения, пережитого при общении с Галиной Васильевной, жажда мучила меня, а от одной мысли — появлении там, на веранде, с двумя оторванными пуговицами, точнее, с расстегнутой ширинкой — прошиб холодный пот.

Затянув потуже ремень, максимально оттянув вниз гимнастерку и слегка придерживая ее левой рукой, я поднялся на веранду.

Булаховский, сидевший лицом к двери, заметил меня первым и, подняв голову, не без некоторого удивления и, как мне показалось, без радости проговорил:

— Федотов...

— Разрешите... — Щелкнув у порога каблуками, я вскинул руку к фуражке, намереваясь спросить у подполковника, как у старшего по званию, разрешения обратиться к Арнаутову. — Товарищ подполковник...

— Давай, Вася, садись, — прервав меня, попросту сказал Арнаутов, давая понять, что обстановка здесь внеслужебная, неофициальная, и указал мне на кушетку вправо от двери: — Садись, дорогой...

Подполковник с хмурым выражением лица и капитан своими бесцветными рыбьими глазами посмотрели на меня мельком: первый молча, а второй поздоровался. И они, и Булаховский с Арнаутовым были заняты игрой и глаз от стола, вернее, от карт почти не отрывали.

Я собирался сесть у дверей на кушетку, но не успел, ибо тут же, держа перед собой в согнутых руках поднос, уставленный красивыми немецкими чашками, тарелкой с большим круглым кексом и двумя яркими сахарницами, из комнаты появилась среднего роста, очень ладная и хорошенькая женщина, лет тридцати, блондинка с премилым курносым личиком, белозубая, с добрыми, широко распахнутыми, прямо-таки есенинскими небесно-голубого цвета глазами.

— Нина, — сказал Булаховский, подняв голову от карт, и повел рукой в мою сторону. — Старший лейтенант Федотов...

— Василий Степанович, — подсказал Арнаутов.

— Василий Степанович, — повторил Булаховский и, усмехаясь, оговорился: — Если верить свидетелю... ветеран нашей дивизии... и вообще, отличный парень. Прошу любить и жаловать!

Подполковник, вскинув голову, снова быстро и хмуро посмотрел на меня. Смущенный неожиданным комплиментом прокурора, я стоял, думая только о том и повторяя про себя, что офицер, когда его представляют женщине, не должен подавать руку первым.

— Нина Алексеевна, — легонько поставив поднос на угол стола, сказала блондинка, с милой улыбкой протягивая мне ладошку; она была пригожая, округло-пухленькая, с мягкими, плавными движениями, удивительно аккуратная, в новеньком нарядном коротком переднике — белом в коричневую горошину; лицо ее светилось добротой и приветливостью или гостеприимством; таких женщин, как я узнал спустя десятилетия, уже в немолодых годах, называют «уютными» или «комфортными».

— Садитесь, пожалуйста!

Я несмело присел к столу на стул, поставленный для меня Арнаутовым, плотно сдвинул колени и расправил на них край гимнастерки. Есть мне не хотелось, да и кормить меня ужином, как тут же обнаружилось, никто не собирался.

Поначалу я решил, что Нина Алексеевна, квартировавшая в этом коттедже у старой немки, жена одного из медиков — подполковника или капитана — и предположил, что сама она тоже доктор. Как потом выяснилось, насчет ее профессии я не ошибся, она действительно оказалась зубным врачом армейского госпиталя, но женой ни подполковнику, ни капитану не приходилась, — позднее от Арнаутова я узнал, что она была полевой подругой, а точнее, женщиной майора Булаховского и любовь у них, как уважительно отметил Арнаутов, длилась уже многие месяцы, — он явно дал мне понять, что это не скоротечная половушка военного времени, а нечто большое, серьезное.

Нину Алексеевну, миловидную, обаятельную и радушную, я потом вспоминал не раз. В любом случае она была женщиной, достойной не только майора юстиции, но и старшего строевого офицера, окопного боевика, командира батальона или даже полка, правда, длинными стройными ногами и выраженной линией бедра природа ее обделила, но все остальное, помнится, вполне соответствовало. Мне очень хотелось посмотреть, как она станет держать чашку и будет ли у нее при этом, как у Натали, с изысканной благовоспитанностью отставлен мизинец, однако, появляясь время от времени тихонько из комнаты, она заботливо предлагала гостям чаю, кекса или уникального, с кислинкой, варенья из маленьких райских яблочек, сама же к столу так и не присела.

Чай был крепкий, душистый, умело заваренный, а кекс сочный, ароматный, с изюмом и цукатами, еще теплый. Булаховский долил в чашки своим партнерам и себе французского коньяка из принесенной хозяйкой черной пузатой бутылки с золотистой наклейкой, предложил и мне, но я от спиртной добавки, поблагодарив, уклонился и тотчас был вознагражден: Нина Алексеевна положила мне на блюдце еще пару кусков необычайно вкусного кекса.

225